– В мире складывается тревожная политическая ситуация. На Западе готовят новые санкции в отношении России, рассуждают о возможности войны. В чём причина сегодняшнего кризиса и стоит ли опасаться реального начала военных действий?

– Судя по тому, как Соединённые Штаты и некоторые другие наши партнёры реагируют на обозначенные Россией позиции, можно предположить, что у их представителей недостаточное понимание глубинных основ российской политики. Они явно не погружены в контекст, утратили умение вести серьёзную дипломатическую игру. В этом главная причина остроты сегодняшнего кризиса.

Многослойность российской политики не раз подтверждалась историей. Особенно изобретательной она всегда была на приграничных территориях. Казачество, например, часто воспринимали карикатурно. А ведь русский казак – это отнюдь не карикатурный персонаж. Это и воин, и купец, и народный дипломат в одном лице.

«Русский обыграет вас в дипломатической игре, затем победит в честном бою, а потом трижды купит и продаст. И всё это – соблюдая установленные правила».

Так что «русские горки» – аттракцион не для слабонервных.

В XVII–XIX веках и особенно в XX веке политический торг шёл долго, напряжённо, иногда на грани фола. Наши дипломаты и политики всегда могли играть в крупные игры, в том числе используя фактор военного преимущества России. Но возможность начала реальной войны далеко не всегда возникала в качестве одного из вариантов разрешения политических проблем. Не думаю, что и сегодня у военного сценария в России есть по-настоящему серьёзные бенефициары.

Ещё никогда в новейшей истории России так активно не разыгрывалась тема войны. Но политики, бизнесмены и обыватели, поставившие на военный сценарий, поторопились. Россия жёстко сформулировала свои требования и призвала ответить на них. Заявила, в том числе устами президента Владимира Путина, что реакция на угрозы обеспечению безопасности и стратегическим интересам нашей страны может быть самой разной.

«Но при этом российские политики и дипломаты много раз выступали с заявлениями о том, что Россия никогда не планировала нападение на Украину. Не допускает даже мысли об этом».

Эти слова стали в январе важным стабилизирующим фактором для рынков, посланием для граждан, в особенности для приграничного населения, и ответом для «ястребов» – в Британии, например.

Думаю, и февральская истерика с назначением дат «вторжения» так или иначе закончится. Уверен, что после достижения в том или ином виде соглашений с США и НАТО (необязательно на днях, кстати) нас ещё ждут ралли на фондовом рынке и взрывной рост стоимости российских активов.

– Российская политика XXI века не менее сложна, чем в предыдущие периоды истории страны. Вы – один из авторов её основополагающих понятий. Например, в 2005 году Вы сформулировали тезис о «новом большинстве Путина». Каким это большинство было 17 лет назад и как с тех пор изменилось?

– «Путинское большинство» – уникальная коалиция. Эта уникальность заключается в сочетании переменчивости и постоянства. Переменчивость касается состава коалиции. На первых этапах оно [большинство] было более патерналистским, чем сегодня, ориентированным на реванш, содержало стилистические и даже содержательные отсылки к советской эпохе. Со временем в него влилось больше предпринимателей и вообще людей, для которых свойственен активизм, – ориентированных на будущее, на развитие, на собственное продвижение в жизни. Постоянство состоит в том, что при изменяющемся составе коалиция существует и действует как стабильный фактор внутренней политики. Опора на большинство позволяет Владимиру Путину иметь мандат от населения и проводить разную по стилю и содержанию политику.

«Большинство Путина» несколько раз сталкивалось с угрозами. Первая была связана с монетизацией льгот в 2004 году. Рейтинг президента тогда полгода имел негативную динамику. Большая программа национальных проектов, которую координировал Дмитрий Медведев, изменила состав коалиции и перезагрузила её в первый раз.

«Путинское большинство» – уникальная коалиция, сочетающая в себе одновременно факторы переменчивости и постоянства.Фото: Maxim Shipenkov/EPA/TASS

Затем было ещё несколько перезагрузок. В 2011–2013 годах на фоне протестного движения и событий на Болотной в коалицию вновь влились консерваторы – уже новые, не «реваншистские». Перезагрузка в 2014-м была связана с присоединением к России Крыма. Уровни поддержки президента вернулись на максимальные значения. Одним из наиболее серьёзных вызовов для «путинского большинства» стала пенсионная реформа 2018 года. Но, судя по итогам голосования за поправки к Конституции и результатам выборов в Государственную думу, эта угроза в целом преодолена.

– Изменился ли стиль общения президента Путина с поддерживающим его большинством?

– О Путине говорили и говорят, что он управляет по соцопросам. Я не считаю это негативной характеристикой. Если крупный политик претендует на роль национального лидера или является таковым, он должен опираться на общественное мнение. Но реагировать на общественный запрос не значит удовлетворять мелкие «хотелки». Это значит понимать долговременные, глубинные, постоянные, базовые настроения. Путин осознаёт общественный запрос именно в этом смысле.

А в периоды перемен, например в ходе масштабного реформирования экономики, монетизации льгот или пенсионной реформы, сила крупного политика заключается в умении и возможности отстоять свою позицию, даже навязать обществу определённую политику. Быть не реактивным, а проактивным.

«Путин доказал способность принимать ответственные решения, идущие вразрез с мнением целых общественных групп, идти с открытым забралом на “вы”, так сказать».

Президент практически всегда обращается к большинству поверх голов элит, без посредников в лице бюрократического и политического истеблишмента. Для такой коммуникации ему никто не нужен. Это ещё одна из причин политической устойчивости Владимира Путина и его союза с нацией.

– Как «большинство Путина» относится к сегодняшнему внешнеполитическому кризису? Соответствуют ли действия власти его запросам?

– На мой взгляд, у общества есть запрос на активную внешнюю политику, которая защищает российские интересы. Военного запроса у населения нет. После окончания Второй мировой войны и по сегодняшний день в российском общественном мнении в полной мере сохраняется антивоенный пафос, ключевая идея – «только б не было войны». И я не думаю, что эти настроения существенным образом изменятся. У власти есть карт-бланш на проведение политики по защите русского и русскоязычного населения, на ограниченные военные операции. Но карт-бланша на шаги, которые привели бы к большой войне, нет.

Активная и даже агрессивная путинская дипломатия последних месяцев скорее отвечает запросу на справедливость в отношении России. Власть и общество сходятся в том, что у нашей страны есть место в мировом «совете директоров». И в соответствии с этим местом мы должны иметь гарантии соблюдения наших интересов, экономические преференции, механизмы влияния на сопредельные страны. Если интересы России открыто ущемляются (не дают запустить «Северный поток», ограничивают наш экспорт и другие возможности), общественное мнение достаточно жёстко на это реагирует.

– Жёсткие шаги предпринимаются и во внутренней политике. Продолжатся ли они? Созрел ли в обществе запрос на либерализацию?

– Полагаю, общественный запрос далёк от либерализма или консерватизма, например. Мы вступили в ту фазу развития, когда должны укрепляться действующие в интересах граждан конкретные институты, а не поддерживаться какие-либо идеологемы. Людям нужны пусть небольшие, но непрерывные позитивные изменения. Они хотят пользоваться качественной инфраструктурой, повышать уровень жизни, жить в благоприятной окружающей среде. Это запрос на перемены к лучшему.

Политика модернизации была сформулирована Владимиром Путиным в 2008 году на расширенном заседании Госсовета. Впоследствии эту политику активно проводил Дмитрий Медведев. Некоторые воспринимают её как контрпутинскую. Ничего подобного. Это единая для российской власти политика, отвечающая запросам граждан на обновление и развитие, на позитивные перемены.

Сформулированную Путиным в 2008 году политику модернизации впоследствии активно проводил Дмитрий Медведев.Фото: Дмитрий Астахов/ТАСС

Позитивные перемены подразумевают и развитие демократических институтов. На федеральном уровне они выстроены и достаточно эффективно работают. Стоит задача распространить наработанный опыт на уровень местного самоуправления, сделав его более действенным и прозрачным, устранив параллелизмы, наделив реальными полномочиями и ресурсами лиц, ответственных за принимаемые ими решения. Эту задачу призвана решить проводимая муниципальная реформа.

По существу это политика институциональная. Она подразумевает не общий трёп о свободах, а создание конкретных институтов, которые защищают права граждан и располагают необходимыми для этого организационными и финансовыми ресурсами. Сегодня есть целый слой «муниципалов», который оценивается в 100 тысяч человек. Это по большому счёту самодеятельность. Пусть на муниципальном уровне будет 20 тысяч специалистов, труд которых нормально оплачивается и которые могут принять подкреплённые средствами компетентные решения в сфере благоустройства, например. Уверяю вас, в каждой деревне и в каждом посёлке от этого будет намного лучше.

– Ещё одним ключевым термином путинской эпохи стало понятие «стабильность». Что вкладывает в него «путинское большинство» сегодня?

– В российском обществе всегда существовал запрос на стабильность. Он связан с многочисленными травмами, полученными страной в XX веке. Две мировые войны, гражданская, репрессии. Те, кто говорит, что при Сталине жили лучше, просто лукавят. Принято считать, что в 90-е прав и свобод было больше, чем сейчас. На самом деле это не так. В тот период существовали угрозы базовым правам человека. Любой гражданин мог легко лишиться собственности и жизни.

Сегодня реальных прав и свобод у населения гораздо больше. Конечно, люди хотят стабильности. При этом они хотят не только сохранить свой уровень жизни, который в больших городах достаточно высокий, но и видеть пусть небольшой, но постоянный рост благосостояния и качества жизни.

«Но значительная часть общества понимает: чтобы просто стоять на месте, надо довольно быстро бежать. Чтобы сохранить стабильность в уровне и качестве жизни, необходимо развитие».

Нужно строить мосты и дороги, обновлять действующие и строить новые заводы, внедрять технологические новации, изменять структуру экономики. Всё это происходит, кстати, в том числе потому, что этого хотят люди.

Одним из следствий «путинской стабильности» стали и внесённые в 2021 году в Конституцию социальные поправки. Они гарантируют такие базовые возможности, как МРОТ не ниже прожиточного минимума и регулярную индексацию пенсий. Это попросту невозможно было гарантировать ещё 10–15 лет назад.

– Когда-то Вы предложили термин «Россия – энергетическая сверхдержава», говорили о необходимости усиления государственного контроля над топливно-энергетическим комплексом. Насколько это тезис актуален сегодня в связи с попытками Запада остановить сертификацию «Северного потока» и газовым кризисом в Европе?

– Когда я предложил концепцию «энергетической сверхдержавы», мне тут же попытались доказать, что Россия – это всего лишь «кочегарка Европы». Наши оппоненты постоянно говорят про экспансионистские военные устремления нашей страны, сравнивая её с агрессивным медведем. Это неизбежное восприятие наших конкурентных преимуществ. Не стоит от них отказываться только потому, что они кому-то не нравятся.

«В политике нужно использовать те преимущества, которыми ты обладаешь. Если у России есть запасы энергоносителей и маршруты их доставки, а также сильная армия, то на эти возможности и надо опираться».

Исторически Россия – страна с сильной армией, которая умеет воевать. Это в некотором смысле часть национального бренда.

Из этого не следует, что надо быть энергетическим шантажистом или военным агрессором. Нужно умело манипулировать ресурсами. Создавать нефте- и газотранспортные маршруты, которые позволяли бы получить наибольшую экономическую и политическую выгоду. Военные корабли должны появляться, говоря условно, в Средиземном море, в Оманском заливе или Молуккском проливе, и их присутствие должно быть заметно. Это укрепляет и общее восприятие страны, и восприятие её как крупного военного игрока.

– Вы принимали участие в разработке программ «Единой России». Сохранила ли она лидирующую роль в партийной системе страны? Перед выборами в Госдуму обсуждалась возможность создания коалиционного Правительства и присутствия большего числа фракций. Насколько необходимы такие изменения?

– В ходе предвыборной кампании были игроки, выступавшие против конституционного большинства «Единой России» в Государственной думе. Это была широкая коалиция интересов – от КПРФ до представителей административного аппарата. У каждой группы была своя логика. Кто-то хотел ослабить политическое доминирование «Единой России», кто-то – создать более сложный коалиционный механизм согласования интересов и принятия решений. Эта игра оказалась в итоге безрезультатной. «Единая Россия» получила конституционное большинство и продолжает проводить консолидированную политику в логике солидарной ответственности с президентом и Правительством.

В регионах могут быть и другие модели формирования большинства. «Единая Россия» показала, что может работать в любой из них. Если партия имеет хотя бы относительное большинство, это может быть лидерство – более динамичная, агрессивная модель, связанная с навязыванием повестки, с ситуативными коалициями, с другими механизмами принятия решений. Она эффективно применяется в законодательных собраниях ряда регионов. Ярким примером стало создание «коалиции развития» в думе Великого Новгорода – она вполне эффективно работала в интересах горожан. Или большой политической коалиции в Смоленской области. Довольно редко, но «Единая Россия» работала и в оппозиции и так или иначе возвращала контроль над утраченными регионами, как это произошло в Иркутской области, например.

Попытки ослабить политическое доминирование «Единой России» или создать более сложный коалиционный механизм принятия решений не принесли результата.Фото: Валентин Спринчак/ТАСС

Нужно использовать все возможные механизмы и модели, но это использование должно быть адекватно ситуации. Если партия занимает доминирующую позицию, какой смысл от неё отказываться? Не нужно торопиться вступать в коалиции, пока в этом нет политической необходимости. Я говорю об этом со всей ответственностью – мне неоднократно приходилось участвовать в формировании и поддержании коалиций. Формирование коалиции – очень сложный процесс, тормозящий проведение реальной политики.

На выборах 2021 года впервые в новой России была сформулирована столь детальная народная программа «Единой России». Когда партия будет отчитываться за проделанную работу в 2026-м, ей точно будет что сказать избирателям. Правительство тоже впервые плотно работает в логике народной программы.

– Предыдущий созыв Госдумы подвергался атакам со стороны СМИ, ей приписывали негативные образы «госдуры» и «взбесившегося принтера». Сейчас этот тренд сошёл на нет. Насколько новый созыв исполняет свои задачи и каковы перспективы этого органа власти?

– Сегодня Дума вполне адекватно работает и соответствует общественному запросу. Доверие к ней как к институту растёт. Скандальные компоненты её имиджа постепенно уходят. В Госдуме есть люди, склонные к эпатажу, но они малозаметны, не формируют повестку дня.

У «Единой России» есть жёсткие механизмы влияния на неадекватных политиков. Депутаты, которые допускают агрессивные высказывания, либо встраиваются в систему, либо оказываются на периферии, исключаются из принятия решений. Сегодня у граждан нет запроса на радикализм, и это прекрасно понимают и «Единая Россия», и Госдума в целом.

– Губернаторы в ходе пандемии получили дополнительные широкие полномочия. Пошло ли это на пользу губернаторскому корпусу? Выросла ли эффективность региональной власти?

– АПЭК много лет выпускает рейтинг эффективности управления в субъектах Российской Федерации. Его данные показывают, что общая эффективность управления медленно, но растёт. Это происходит и благодаря расширению полномочий губернаторов по борьбе с коронавирусом, и благодаря новой системе поиска и рекрутирования представителей губернаторского корпуса. Насколько это долгосрочная тенденция, пока трудно судить. Чтобы точно ответить на этот вопрос, необходим достаточно длительный период для анализа – пять-семь лет.

«Есть общий запрос на профессионализацию губернаторского корпуса, на проведение его представителями более адекватной общественным настроениям, существующим проблемам и вызовам политики».

Будут позитивно оцениваться Кремлём губернаторы, которые не просто исполняют свои вполне типовые обязанности с помощью минимальных ресурсов, – это пройденный этап, а те, кто достигает значительных результатов в развитии регионов. И эти результаты должны быть замечены гражданами.

На мой взгляд, схема, когда губернатор сделал какой-то единовременный яркий шаг, после которого ему поверило население и он почивает на лаврах, тупиковая. Мы видим, что общественное доверие к таким главам регионов быстро падает. Нужна эффективная коммуникация. Она должна строиться не только в соцсетях, но и благодаря приёмам, живым встречам. Пример – губернатор Ямала Дмитрий Артюхов. Он каждый год объезжает регион и в разных населённых пунктах общается с гражданами. Но прежде всего нужна системная политика, конечно. Социальная, инфраструктурная, политика развития.

– Здесь вспоминаются знаменитые «развороты Текслера» (Технология, применяемая губернатором Челябинской области Алексеем Текслером, который в ходе официальных поездок неожиданно для команды меняет маршрут и посещает наиболее проблемные точки региона, чтобы пообщаться с местными жителями. – τ.).

– «Разворот Текслера» стал ярким ходом во время избирательной кампании, за которым последовала продуманная системная политика по целому ряду направлений – от благоустройства и инфраструктуры до решения социальных проблем. На это есть запрос. А когда яркий ход сделан во время кампании (губернатор заявил, губернатор съязвил, губернатор заплакал), но системная политика за ним не последовала, это воспринимается населением скептически. Более того, это людей раздражает. Это заметно по различным исследованиям общественного мнения. Как количественным, так и качественным.

– То есть ставка большинства губернаторов только на работу в соцсетях сегодня неприемлема?

– Ставка на примитивно понимаемую открытость губернаторов, на то, чтобы главы регионов транслировали гражданам всё, что они делают, наивна. Это пройденный этап. Сегодня люди видят фото и читают комментарии в губернаторских инстаграмах («я сделал это», «встретился с тем-то», «сегодня я с семьёй», «сегодня почистил снег») и резонно спрашивают: ну и что? Люди хотят, чтобы в результате коммуникации решались те проблемы, которые их интересуют и о которых они говорят. Востребованы механизмы, позволяющие не просто пожаловаться, но и получить на жалобу понятный и результативный ответ. Да и не в жалобе дело.

«Повторюсь: нужна системная долгосрочная политика, основанная на общественном запросе, который надо понимать и осознавать. В идеале – осознавать так же, как это делает Путин».

Граждане хотят знать, что происходит в регионе, понимать логику принимаемых властью решений. Нужно поддерживать коммуникацию и постоянно корректировать её в диалоге с людьми. Кроме того, есть запрос на взаимодействие губернаторов с группами, испытывающими общие проблемы и желающими быть услышанными властью, на решение таких тематических проблем. Эти проблемы могут быть связаны с мусорной реформой, экологией, организацией инфраструктуры. Используемые сегодня большинством губернаторов механизмы коммуникации не позволяют эффективно работать с такими группами.

– Главной политической интригой ближайших лет остаётся вопрос, произойдёт ли трансфер власти на президентских выборах в 2024 году. По какому сценарию, по вашему мнению, он будет происходить?

– На мой взгляд, наиболее вероятным сценарием остаётся выдвижение на пост президента Владимира Путина и сохранение его на этом посту по крайней мере до 2030 года. Только Путин в очень высокой степени удовлетворяет запросам общества на стабильность и развитие, другие политики – пока нет.

Транзит, конечно, будет идти. Но речь скорее пойдёт не о конкретном деятеле, а об эволюции политической системы, о развитии демократических институтов на региональном и местном уровне. О переходе от управляемой демократии к демократии консолидированной, о политике инклюзивности, когда в принятие решений могут быть в большей степени, чем сегодня, вовлечены самые разные группы населения. В их числе экологи, те, кто не удовлетворён состоянием инфраструктуры, мусорной реформой и многими другими проблемами, которые нужно решить. Путин может и должен стать гарантом этого процесса, гарантом «низовой демократизации» нашей политической системы.

Октагон