В России могут исчезнуть почти 130 малых городов. В исследовании РАНХиГС для правительства говорится: в этих населенных пунктах за 10 лет численность жителей сократилась на 314 тыс., наибольшие сложности испытывают северные угольные города, металлургические и лесопромышленные. Для 106 готовят мастер-планы. Глава Верхнего Тагила, например, уже отреагировал, заявив, что в городе реализуются масштабные проекты и он «будет жить дальше».

Одним из крупных проектов, с которых началась моя модерационная практика и практика работы с пространством, была работа с моногородами. Там тоже обсуждали и проектировали, как спасти тот или иной город, завязанный на одно предприятие. Как правило, решения были из разряда «давайте вольем денег, починим дороги, благоустроим скверы – и люди захотят остаться». Сейчас я наблюдаю эффект дежавю. Конечно, комфортная городская среда – важный фактор, стимулирующий людей оставаться в малом городе. Но он далеко не единственный. Постиндустриальное общество, к которому относится и Россия, предъявляет к среде гораздо больший перечень требований, нежели комфорт дорог и прочая «тяжелая» инфраструктура.

Для людей важны общественные пространства (и это – может быть, открою секрет для многих градоначальников – не только парки и скверы), возможность самореализации, коммуникационная среда и др., что можно отнести к «мягкой» инфраструктуре (некоторые коллеги ее называют ультраструктурой). А вот с этим-то как раз не везде хорошо. В это надо уметь. Непростые климатические условия тем более должны быть сбалансированы перпендикулярным ценностным предложением. Это не только зарплата (хотя и она тоже), но и хороший уровень сервисов, среда общения, большие перспективы для детей и так далее.

Все это можно делать и поддерживать искусственно, а можно довериться людям, поддерживая их инициативы. И мы видим, что даже в небольших городах присутствия компаний, где развиты компетенции социальной архитектуры (то есть где умеют комбинировать материальные и нематериальные инструменты), проблемы с оттоком населения некритичны. В остальном реальность такова, что упор делают на капиталовложения во что-то вещественное, забывая о духовном (во всех смыслах – речь не только и даже не столько о религии). Вот, например, мэр Верхнего Тагила, возмущаясь, что его город попал в перечень городов риска в исследовании РАНХиГС, долго перечисляет дороги, цеха, беговые дорожки и даже партийный проект. Но совершенно ничего нет о библиотеке или об игровом клубе для детей, о концертах и вечерних квизах. Где, например, хотя бы аквапарк? То есть все то, где люди могут общаться и в этом общении формировать свою повестку развития города.

Ах ну да! У нас же мэров практически везде назначают. И эту «народную» городскую повестку некому реализовывать. То есть наиболее активной части жителей (включая малых предпринимателей) места в таких городах просто нет. Тогда чему мы удивляемся, когда они выбирают крупные города и более комфортный климат? Там хотя бы физические условия лучше и больше возможностей себя реализовать. А за ними двигаются остальные. Иными словами, перспективы развития малых городов складываются из ряда элементов, где наличие производства или успешное место для торговли – это лишь один из этих элементов.

Помимо этого, малые города должны предлагать людям что-то уникальное для жизни, а не только для работы. И сейчас это уникальное в том, чтобы дать людям самим обустраивать город и участвовать в его жизни во всех форматах. Это может стать конкурентным преимуществом, если уж по деньгам и климату такие места проигрывают другим, более привлекательным локациям. Но такой подход требует видения будущего и умения вовлекать в достижение этого видения разных людей.